| Меню сайта |
|
 |
| Разделы |
|
|
| Поиск |
|
|
| ... |
|
|
| Объявления |
|
|
| ... |
 |
|
| ... |
 |
|
|
"Филин" Мальцев П.В.
|
| 28.01.2012, 18:31 |
Я думаю: как прекрасна
Земля
И на ней человек.
Есенин С.А.
1.
Каждое поколение считает себя умнее предыдущего и мудрее последующего. Только вот в детстве мы выбираем себе обожаемых кумиров часто не из числа своих сверстников, а из ребят постарше и совершенно не обращаем внимания на тех, кто идет за нами, невзирая на человеческую мудрость, которая всегда старости честнее.
Климов Анатолий Александрович был среднего роста, коренастый, с крупной головой, с большими карими глазами, с отчетливым рельефом мышц корпуса, обладал крепким телом и силою в руках. Он был старше нас по возрасту, внешностью походил на мать и чем-то напоминал собой крупную, сильную птицу с огнем в глазах - филина, который также как и орел, тоже «царь птиц», только в ночной тьме. Такая кличка у него и была. Филин был нашим всеобщим кумиром. Вряд ли кто из мальчишек хоть в чем-то ему не подражал? В его взгляде было что-то хитрое, лукавое, но не злое, а скорее всего привлекательное, что давало понять впервые его видевшим людям: почему в Греции сова являлась символом наук, философии и мудрости.
Я тоже во многом подражал ему: и в игре в футбол, и в езде на велосипеде, и в легкой сутуловатой походке, от которой так и не избавился уже в своей взрослой жизни.
Он любил, пробуждаясь, видеть солнечные зайчики на стене своей комнаты, и ясное утро хвалить ясным вечером, а в ночи слушать, как тишину разрывают захлебывающиеся соловьиные трели, и как улица в течение дня наполняется радостным смехом шумливой детворы, которая, порой, в любую непогоду резвилась до позднего вечера.
Ему не нужна была ласка, он был не робкого десятка. Робкому смелости никогда не вобьешь: на грушу лезть – или грушу рвать, или рубаху драть. Он жил, зная, что удалому все трын-трава - не робели когда горели, а теперь нечего и робеть, когда нечему гореть.
Как всякий русский человек он словам не верил, был глупый как ворона, и хитер как черт, его из воды вытащишь, а он водку просит. Ему все надо было прощупать своими руками, драку первым никогда не затевал, но уж если в драку пускался, то головы своей не жалел. Только вот в жизни и всякий дурак знает, отпетого озорника всегда ищи в тюрьме, она и смелого богатыря остановит. Хватила и его путь тюрьма-дорога.
Филин вместе с бригадой далеко от дома выполнял работы по ремонту дымовых труб и после рабочей смены отдыхал в общежитии, а его друзья в пивнухе пили пиво, завязалась драка, и ему сообщили: «Толик, там наших бьют!».
И он не стал смотреть на драку со стороны, один на семерых пошел да с таким задором начал молотить затеявших потасовку, что первому, подвернувшемуся под руку, развалил челюсть. Его посадили, а пострадавший, как назло, оказался тем человеком, у которого были долгие руки, и его пустили по этапам.
Но он, не имея косяков из прошлой жизни, как вольной, так и тюремной, этапов не страшился, в жизни никогда не был стукачом и никогда не был беспредельщиком.
Филин был мужик, причем мужик настоящий, без которого и корабли-то за море не плывут, да и дни наши в мире, освещенные солнцем, давно бы были сочтены, если бы исчез этот последний, настоящий, русский мужик, который один за все в ответе.
Его дом с железной, голубой крышей, с высоким входным оранжевым деревянным крыльцом, с которого открывался широкий необозримый простор пойменного луга, на фоне проплывающих по небу белых облаков, стоял на бугре в самом низу по правому берегу реки Готня, а стены дома были обложены красным кирпичом.
После долгой разлуки мы встретились с ним в поселке Пролетарском на дне рождения его сестры Татьяны, уже взрослыми, состоявшимися людьми, когда каждый из нас к тому времени в своей жизни в достатке испытал и славу побед, и горечь поражений.
Каждый человек сам творец своего счастья и своего несчастья.
Встретившись со мной, он с любовью вспоминал свое незабываемое далекое детство. Я слушал его рассказы о заброшенных прудах оставленными хозяевами не по своей воле, по берегам которых еще продолжали расти толстые вербы: Павловом, Фроловом, Гуртовом - теперь они полностью заилились, заросли травой, и оказались, заваленными сухими, корявыми ветками.
«Как быстро летит время! Почему время все ниспровергает и так быстро в забвение приводит»? – думал я, общаясь со своим кумиром.
Вот последний его рассказ, который я попытался восстановить в своей памяти, спустя много лет после той последней нашей незабываемой с ним встречи.
2.
- В детстве по весне, – рассказывал он, – я любил плавать на крыгах. Так мы называли льдины в талом пруду. Дед Рына, проходя мимо Гуртового става, когда трогался лед, костылем выгонял меня на берег:
-Ты глянь, что чертенок вытворяет, под лед же шунет!
А бабы, направляясь за водой, шушукались у колодца:
- Куда только Дуська, его мать, смотрит?
- Мореплаватель! Магеллан нашелся! Прибивайся к берегу! Вешний лед всегда очень обманчив.
И, размахивая коромыслами, они сгоняли меня с проплывающей мимо них льдины.
Днем, когда в весеннем апрельском воздухе надолго провисала промозглая хмарь, а вечером с луга тянуло холодной влажной сырью, я стоял - продолжал он рассказ - на высоком крыльце, слушал звонкое, болотное кваканье голосистых жаб.
По всему зеленому лугу разбредались стада взрослых гусей со своими большими выводками, и я от нежно сероватого цвета довольных гусят, слившимися с травой и сидевшими на земле со сложившимися шейками и головками, повернутыми в сторону своих друзей, с раскрытыми ротиками от всего того что вокруг них происходит, терял голову. Стоял и наблюдал, пока заботливая моя мать не звала меня обедать:
-Толик, хватит истуканом стоять! Иди в дом!
А отец, глядя на нее, изрек истину: «Сын, мать, всегда в дом глядит».
Березовая роща в Мосином логу осенью вспыхивала ярким пламенем догорающих красок увядающей природы, она всегда, когда в воздухе проплывал тонкий волос паутины, неприятно опутывая лицо и руки, напоминала мне, что наступило «бабье» лето. А я с луком и стрелами, обрамленными металлическими наконечниками, шел через деревянную кладку с тонкими жердяными перильцами на тот берег реки, откуда просматривались большие площади долго неувядающих зеленых черноольшальников, и бродил по полям с густыми, шумящими, изумрудными, стозвонными зеленями озимой пшеницы, поднимавшимися по пологому склону между дубравными лесами: Довжик и Сухонькое, Глубокое и Дуброва, и охотился на отставшую от стаи перелетную птицу, улетающую в теплые края или притаившегося на лесной опушке трусливого зайца.
Сразу за рекой, на зеленях, своевольничали большие стада белых и серых домашних гогочущих гусей, а там, вдали, под самой Лантуховкой, паслись отпущенные на волю беспривязные телята.
От романтических приключений, связанных с охотой, подкашивались ноги, и лишь только колыхавшиеся кустистые ростки пшеницы, не знавшие усталости в своем стремлении тянуться к свету, вызывали во мне страстное желание погрузиться с головой в пробегающую по всему полю зеленую волну и навсегда в ней исчезнуть.
Дед Серега, басовский охотник, поднимаясь на гору по дороге, проходящей по Мосиному логу, на железнодорожную станцию за хлебом, видя мою охотничью амуницию, стрелец стрельца всегда видит издалека, лук и стрелы, заправленные за пояс, шутил:
- Грязна, сынок, охота на уток. Ползи да подкрадывайся - всегда бездельная работа. Рабочие - поездники поздним вечером возвращались из Харькова домой, с поезда спускались с бугра, и своими шумными разговорами тревожили во дворе насытившееся за день на стерне спящее стадо гусей. От неожиданных гусиных криков я часто пробуждался, подбегал к окну, и только тогда, когда умолкало гусиное гоготанье, успокаивался и радостно засыпал сладким сном до самого утра.
Напротив двора росла в несколько обхватов взрослых рук раскидистая верба. Она издавала протяжный, ноющий скрип старого дерева, и многим казалось, что укоренившись под самым бугром и взвалив на свои плечи крепкие хозяйские подворья Бугрянки, верба за время своего векового стояния сильно притомилась.
Она росла с протрухшей сердцевиной, но крепкой, здоровой корой, о которую домашние коровы, возвращаясь вечером с пастбища, чесали свои линяющие шеи и бока, оставляя птицам, гнездящимся в кроне ветвей дерева, шерсть.
Сколько раз верба испытывала мое мужество и сноровку. Я не раз зависал на сучьях ветвистого дерева, проверяя яйца в птичьих гнездах. И не один раз в клочья разрывал пошитые с помочами штаны, от своей неуемной страсти лазать по веткам вербы, доставляя хлопоты в шитье моей терпеливой матери.
Сколько раз я забирался в дупло умирающего дерева, прячась от дождя, и стучал по его стволу орешниковой палкой, извлекая дуплистый звук, а после с нескрываемой детской радостью, оседлав палку, гнал во весь опор только что обретенного норовистого коня, громко приговаривая на всю улицу:
- Не боюсь я никого, кроме Бога одного.
А отцова мать, бабка Манька, посылала мне вдогонку слова:
- Наш пострел везде поспел и не нужен, да досужен.
Поутру мне доставляло большое удовольствие, когда за мной со двора послушно следовал на луг наш откормленный, лоснящийся годовалый бык-бугай с кольцом в ноздрях и звякающей железными звеньями привязной цепью. Он постоянно мычал, мотая головой, проявляя своим внешним видом внутреннее недовольство, а цепь оставляла за собой в придорожной пыли глубокий след.
В это самое время домашнюю скотину со средины хутора и верха Бугрянки бабы прогоняли мимо нашего двора в стадо, и мой отец, стоя за воротами, смотрел в сторону скачущей на своих подруг загулявшую корову, затем, невольно расплывшись в тихой довольной улыбке, во всеуслышание всем прогонявшим в стадо скотину, подытоживал:
- И старая корова, а быка все равно любит.
И взглядом, сопровождая меня, уводившего на пастбище недовольного быка по росной утренней траве, в глубокой раздумчивости для всех собравшихся на выгоне уже как будто бы самому себе тихо говорил, повторяя Высоцкого:
- Рекордсмена портить мне? Накось выкуси!.
Он вообще любил эту песню. И когда мы с ним в летнем лагере пасли племенных телок, а в отделение совхоза ездили получать заработную плату, то всегда шли через заваленный зерном нового урожая открытый ток, и отец с доброжелательным беспокойством в голосе недвусмысленно произносил любимые слова, глубоко запавшие в мою душу:
- И пусть починять амбар, ведь не гнить зерну.
А встречая по дороге в контору растерянного посреди огромных буртов зернового тока агронома, он с легкой ухмылкой на лице ему подмигивал, а затем обращался уже в мою сторону:
- Как там в той песне, Толик, поется?- и я мигом напоминал:
- С агрономом не ходи, ноги выдерну,
Можешь раз другой пройти с председателем.
- Правильно, - подтверждал он, - вот видишь, сынок, как будто бы совсем про нашего и кивал головой в сторону убегавшего специалиста, потерявшего в конец из-за баб такую умную голову.
Отцу очень хотелось тоже за своего быка «рекордсмена» получить «приз» и побывать в балете, посмотреть на охальных мужиков, «лапающих девок», где «девки все как на подбор в белых тапочках», и своей жене, он ее привез с военного госпиталя города Тамбова. Ему так хотелось купить красивую ситцевую кофточку с голубыми цветочками.
Он переживал за мужика, впервые попавшего на сельскохозяйственную выставку, но больше переживаний у него было все-таки за быка, в которого в начале не все поверили. Но, в конце концов, все-же «очухались», оценили по достоинству и бугай домой вернулся с медалями. От этого у отца всегда наворачивалась слеза.
Из песни слов не выкинешь, уж больно по своему чувственному устроению она ему по душе пришлась.
Наш бугай всегда был мной управляем, он никогда не чувствовал с моей стороны предательства и трусости, и я всегда брал его лаской.
«И бык ревет, и корова ревет, а кто кого боднет, сам черт не разберет», - говаривали в старину.
Поздней осенью, почти что в самое предзимье, мы спозаранку, по морозцу, опережая друг друга, спешили по нижней дороге на занятия в начальную школу.
Зимней дороги никогда не уровняешь, метели свое возьмут. И мы дружным ребяческим гуртом сами себе топтали путь.
Дорога примыкала к крутому склону правого берега реки Готня, откуда просматривалась безбрежная снежная белизна Машечкиного луга, которая веселила взор, и нам, школьникам, казалось, что от резко наступивших холодов, продрогший луг, наконец-то прикрывшись первым выпавшим пушистым снегом, будто под теплой меховой шубой огромного белого медведя – на наших глазах стал тихо согреваться.
А на противоположном берегу под Косихино у самой речки стояли роскошные кусты с ярко красными гроздьями вызревших ягод, - словно вспыхнувшее багровое зарево еще не взошедшего солнышка - красной калины.
И моя одноклассница Верка Левадная, заливаясь ласковым, дружелюбным смехом, любуясь багровым заревом калины, по пути в школу невольно пошутила:
- Толик, угости калиной!
И я без всяких раздумий, со всей присущей отчаянной дерзостью проворного мальчишки, ступил на неустоявшийся тонкий, звонкий осенний лед реки, и прямо на виду
у всех на нем обломился, пошел ко дну, погрузившись по шею в воду.
А девчонки, как ласточки в страхе, защебетали:
- Ах, ах, а пособить - то нечем!
И, стоя в отдаленье от меня, на берегу, на благородном расстоянии, все в один голос, вместе с Веркой стали умолять:
- Толик, не надо, возвращайся, утонешь.
Я и сам прекрасно сознавал свое незавидное положение, но все на одну карту поставил, раз влез по горло, то лезть теперь нужно и по уши. И в образовавшейся полынье закоченевшими от холода красными руками, словно гусиными лапками, стал спокойно обламывать кромку тонкого льда, смело пробираясь к противоположному берегу реки весело приговаривая:
- Ну что ж вы девчонки, узкие юбчонки, нукали, нукали, а теперь-то тпрукать стали. Иду вперед, меня страх не берет, кому утонуть, тот не сгорит, крут бережок да уж больно калина хороша.
Невзирая на стекавшие с одежды потоки воды, я наломал увесистый оберемок гроздьев калины и, подняв его над головой как кубок, полученный за победу в трудной борьбе, перебрался на другой берег, и от всей души угощал девчонок, сопереживавших моей беде, красными гроздями спелой, словно облитой кровью, вызревшей ягодой калины. В тот день я вернулся домой, а они со спелой ягодой калины пришли в школу.
С высокого крыльца нашего дома у самой речки открывался спортивный стадион с игровыми площадками и водной вышкой, сложенной из нарезанных пластов травяного дерна, с которой мы ласточкой взмывали над водой, и в воздухе, вытянув впереди себя руки, щучкой входили в воду.
Футбольные ворота, с ровными штангами, перекладинами и прикрепленными к ним с обратной стороны серо-бурыми сетками, колыхавшимися от легкого дуновения ветерка, гнавшего рябь на речной водной глади, издали напоминали лихую русскую тройку лошадей с развевающими от быстрой езды гривами.
Сколько здесь, рядом с речкой на футбольном поле было выплеснуто восторженных эмоций: радостных и грустных от побед и поражений, от забитых и пропущенных мячей в свои и чужие ворота.
И каких только трудов стоило стадион-сказку построить на лугу в живописном месте на излучине реки, который приводил в восторг всю округу?
Футболисты и болельщики сюда ехали из Готни и Манготни, с Кулиновки и Трефиловки, из Новоборисовки и Борисовки, из Стригунов и Бубнов
Круглый и ровный, словно струна лес, на перекладины футбольных ворот, был принесен по моей инициативе на плечах мальчишек со сторожевой вышки, поставленной еще в войну немцами на окраине Кулиновского леса.Туда надо было идти, почти полдня пешком. Выбрать бревна нужной длины и необходимого диаметра на перекладины футбольных ворот на сторожевой вышке долго не удавалось. Бревна нижнего яруса были слишком толстые, а верхнего, более двадцати лет простоявшие под дождем и жарким летним солнцем, падая с двадцатиметровой высоты на землю, ломались, как спички. И тогда мы, подрезав все бревна нижнего яруса, вышку завалили. Она, с грохотом соприкоснувшись с землей, развалилась, подняв клубы пыли, на накатанной по над лесом дороге. А неожиданно выскочившая из-за поворота машина, круто развернулась, и стремительно умчалась в обратном направлении. Рухнувшую на проезжую часть дороги вышку, мы разобрали на отрезки нужной длины, и сообща, подставив плечо по своему росту и силе, понесли ровные круглые высохшие бревна по росной траве в сторону хутора Басова, чтобы сделать из них футбольные ворота.
Серо-бурые сетки привезли из Харькова. Они украшали железнодорожный стадион на станции Основа, но мы, отчаянные смельчаки, однажды перед самым рассветом, их срезали, чтобы оттуда рабочим поездом увезти на хутор, где они должны были украшать наш басовский стадион рядом с речкой.
Срезанные сетки впопыхах затолкали в мешки, затащили в вагон, и забросили их на самые верхние полки.
Но кто-то из проживавших рядом со стадионом, проходя мимо, заметил зияющие дыры на футбольных воротах и во все колокола забил тревогу.
В поиск исчезнувших сеток включилась железнодорожная милиция, она проверяла вагоны тронувшегося рабочего поезда. И вот здесь-то, когда в вагон вместе с бригадиром поезда вошли милиционеры, я нагло сорвал с дородного бригадира, заслуженного железнодорожника служебный картуз и сыпанул в него жменю звенящих медяков, дерзко на виду у всех ехавших в поезде обратился в его сторону.
- Ну, что, батя, на пиво сшибаешь?
Такой развязки, такой наглости с моей стороны, видавший виды и смотревший ни один раз смерти в глаза, носивший на груди ордена за мужество и отвагу фронтовик, просто вынести не смог и он сигнальными флажками, не раздумывая, со всего разворота, наотмашь заехал по моей физиономии.
Меня милиционеры сняли с поезда на станции Золочев и за мелкое хулиганство отправили на станцию Снеги , где я две недели пас скотину. Но зато серо-бурые сетки наши ребята в полной сохранности доставили прямо на луг, на стадион хутора Басов.
3.
Я слушал рассказ Филина и мне действительно показалось, что это являлось сущей правдой. Вот Бунин писал про мужика, а Есенин мне ближе. Я ему доверяю, чувствую в нем свое родное, как будто бы он писал про нашу березовую рощу в Мосином логу, вспыхнувшую догорающим пламенем ярких красок увядающей природы. Когда в тот наш последний незабываемый вечер я читал стихи Есенина, а Анатолий, слушая, оживал и светлел лицом, хотя и был уже тяжело болен.
Беседуя со своим кумиром, я удивлялся, насколько он был охвачен воспоминанием незабываемых минут своего детства. Глядя на него, я представлял простого, русоволосого, озорного мальчишку, который очень любил Родину, и мне казалось, что все то, что мы в детстве просим, то в зрелом возрасте невозможно забыть.
Вспоминая, какими теплыми чувствами был овеян его рассказ об угощении девчонок красной калиной, я думал, как маленькие подарки поддерживают большую дружбу.
Молодость и красота на время, а доброта навек, она лучше красоты всегда греет человека, как солнышко: с добрым человеком и в стужу нехолодно
И девчонкам не столь дорог был его подарок, сколь дорога была его чистая, высокая, искренняя бескорыстная любовь, которая надо полагать, запомнилась им на всю жизнь.
И вот что было удивительно, что все знали и уважали его Филина как парня-рубаху, про которого говорят, что парень и так не одного рубля стоит, а после того как его изрядно помнят, то во много раз больше дадут. Что привлекало всех в простом русском пареньке, который обладал от природы необыкновенной притягательной силой общения? Может быть, его недюжинная природная сила, когда, ухватив за рога годовалого быка, он на глазах всего народа валил его на землю? Или может быть, унаследованная им от добродушной матери тамбовская доброта? Трудно сказать что?
Но почему-то все любили этого необыкновенно одаренного паренька за его ухватки, за его умение поставить цель и во что бы то ни стало не лично для себя, а на благо всех, прямо с пылу стремиться к ней и добиваться ее достижения.
Пётр МАЛЬЦЕВ.
Районная газета "Призыв" от 24.01.2012 г. |
|
Категория: Мальцев П.В. | Добавил: юрий
|
| Просмотров: 1009 | Загрузок: 0
| Рейтинг: 3.0/2 |
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ] |
|
| Статистика |
|
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0
|
|
| ... |
|
|
| ... |
|
|
| ... |
|
|
|
Официальные
сайты района
|
|
|
| ... |
|
|
| Форма входа |
|
|
|
